Кинотеатр «Победа» в бывш. здании лютеранской кирхи. Начало 1970-х годов
|
|
Все «приличные» ленинградские семьи выезжали летом на дачу. Традиция шла с дореволюционных времен, и дачные места оставались в основном те же: Карельский перешеек, южное побережье Финского залива, Павловск, Вырица, Всеволожская и другие недальние окрестности. Собственные дачи мало у кого были, а садоводства и дачные кооперативы были еще очень большой редкостью и погоды не делали. Поэтому дачные комнаты нужно было снимать у владельцев частных или «исполкомовских» жилых домов либо, если имелись нужные связи и дачник принадлежал к сословию мелкого номенклатурного начальства, арендовать у государственного Дачного треста. Крупное начальство отдыхало со своими семьями на особых государственных дачах, содержавшихся партийными и прочими органами. Наша семья ни к какой номенклатуре не принадлежала, и только бабушке как полковничьей вдове военкомат иногда выделял комнатку в каком нибудь малопопулярном Мартышкине. Мы же во времена моего детства каждое лето снимали дачу частным образом. За редким исключением местом нашего отдохновения от городской суеты выбирался Зеленогорск – небольшой симпатичный городок в часе езды на электричке от ленинградского Финляндского вокзала.
До войны он назывался Терийоки и принадлежал Финляндии. Когда СССР напал на нее в 1939 году, Терийоки оказался первым городом, занятым Красной армией. Финны успели организованно отвести единственный дислоцированный там егерский батальон и эвакуировать гражданское население. Впрочем, несколько семей русских эмигрантов решили остаться. Мой отец, попавший в Терийоки через несколько дней после начала войны со своим автомобильным батальоном, с удивлением обнаружил там работающий магазинчик и даже купил в нем пачку финских сигарет, которые ему весьма не понравились. Хозяин магазинчика оказался татарином, торговавшим в Терийоках еще с дореволюционных времен. Он прекрасно говорил по-русски и тут же поинтересовался, нет ли среди папиных товарищей по оружию татар. А как раз их ротный политрук был татарином – только он папиному сообщению совсем не обрадовался, отчитал за политическую близорукость и велел никому не говорить, что общался с белоэмигрантом, а сигареты выкинуть подальше. Судя по всему, отказавшиеся от эвакуации вглубь Финляндии эмигранты потом сильно пожалели о своем решении.
Финское прошлое ощущалось в Зеленогорске повсеместно. Самым заметным зданием на центральном проспекте Ленина был кинотеатр «Победа», и только слепой не разглядел бы в нем бывшей лютеранской кирхи. Влияние стиля «северный модерн» было легко заметно в архитектуре многих домов, включая жемчужину местного общепита – двухэтажный ресторан «Жемчужина». Фундаменты многих домов были сложены из грубо отесанных, но аккуратно пригнанных каменных глыб, характерных примет финской постройки. Высаженные по линеечке еловые аллеи, ведущие от Приморского шоссе к берегу залива с его каменистым пляжем, также служили приметами процветавшего когда то финского курорта, куда толпами съезжались на лето жители гораздо более северного и прохладного Хельсинки.
Вся прибрежная полоса между пляжем и Приморским шоссе была занята санаториями и домами отдыха, из которых самым большим был военно-морской санаторий. С ним граничил парк культуры, по центральной аллее которого дачники и приезжавшие на выходной ленинградцы попадали на главный пляж всего Финского залива – Золотой, покрытый тонким песочком. Дно вдоль пляжа искусственно углублялось, и не нужно было тащиться метров двести по колено (или, по папиному выражению, «коту по яйца»), как на диких пляжах.
Зеленогорский вокзал обладал в моих глазах несколькими привлекательными чертами. Во первых, там продавали замечательное мороженое местного изготовления под названием «Яичный пломбир». Оно было такое вкусное, что находились любители, специально приезжавшие за ним из Ленинграда. Просидят час в электричке, купят в киоске на платформе предмет своей страсти – и на той же электричке обратно. Во вторых, железнодорожная электрификация в то время кончалась в Рощино (две станции после Зеленогорска), а сообщение с Выборгом и Приморском поддерживалось настоящими поездами с паровозами. Они отправлялись от отдельной платформы зеленогорского вокзала, и разглядывать их с видом бывалого железнодорожного путешественника было для меня большим удовольствием. Я даже беседовал с машинистами о преимуществах нефтяного отопления паровоза перед угольным, которое еще можно было кое-где встретить «у нас на Транссибе». И машинисты уважительно поглядывали на меня с высоты паровозной кабины.
Немного отступя от Приморского шоссе местность начинала возвышаться, и все перпендикулярные ему улицы шли в гору, кое-где довольно круто, пока не упирались, километра через два, в железнодорожную линию. Вот в этой части городка, в каком нибудь из многочисленных здесь двухэтажных деревянных домов, мы обычно и снимали комнату, чаще всего с верандой или балконом. Удобства, понятное дело, были во дворе, а воду приходилось таскать из водоразборной колонки метров за двести-триста. Я и тогда и позже не мог до конца понять, что заставляло моих родителей и других дачников на три-четыре месяца перебираться из благоустроенной городской квартиры со всеми удобствами на эту примитивную дачу. Притом платить за нее немалые деньги и каждый день – кроме трех недель отпуска, если выпадет летом, – тащиться ни свет ни заря на электричке на работу, а к вечеру, сгибаясь под грузом сумок и авосек, – обратно на дачу. Ответ о полезном для здоровья сосновом воздухе, запахе цветущей сирени и близости леса с грибами, брусникой и ландышами не все объяснял: ведь в тот же лес можно прекрасно съездить и в выходные. При этом лично мне-то жить в Зеленогорске очень нравилось. Я привозил с собой велосипед и гонял на нем купаться то на Золотой пляж, то на Щучье озеро в пяти километрах по лесной тропинке. А нередко мы с приятелями отправлялись на полдня на более удаленное озеро Красавица, своим видом вполне оправдывавшее несколько претенциозное название. Обычно брали с собой удочки и прочие снасти, хотя до рыбной ловли я не большой охотник и весь небогатый свой улов отдавал кому нибудь из ребят. Походы за грибами и ягодами были почти ежедневными, и поглубже в лесу мы часто видели лосей, иногда мелькали лисицы и зайцы. Поговаривали и о некоем медведе, шатающемся за Щучьим озером, – но не думаю, чтоб эти слухи имели под собой основание.
Обеды варились на импровизированной кухоньке или на веранде на керосинке, снабжение которой горючим входило в мои обязанности, как и притаскивание воды от колонки. Люди ходили к ней кто с одним ведром, кто с двумя, кто с большими бидонами. Но ни разу не видел, чтобы кто то носил эти ведра на коромысле, как испокон веку принято в русской деревне. Я даже спросил об этом нашего дачного хозяина, и он после некоторого раздумья дал такое объяснение: в деревне воду носят бабы и коромысло для них придумали. А тут за водой ходят мужики и парни, и им пользоваться коромыслом – это как то по-бабски вышло бы.
Иногда для разнообразия мы ходили пообедать в ресторан «Ривьера» при одноименном пансионате, построенном еще при финнах и чудом сохранившем название. Еще маме через ее работу в строительно архитектурном издательстве доставались курсовки в весьма фешенебельный Дом творчества архитекторов, расположенный на живописном огороженном участке леса. Курсовка давала право обедать и ужинать в архитекторской столовой, в которой и интерьер, и кухня, и обслуживание сделали бы честь приличному ресторану. Меня же из курсовочных удовольствий больше привлекала возможность играть на великолепном биллиарде (по слухам, привезенном с дачи самого Маннергейма) и сражаться в настольный теннис. Теннисные столы стояли в специальном закрытом павильоне, что было существенно при переменчивой зеленогорской погоде и привлекало сильных игроков.
Начиная с конца пятидесятых годов в Ленинград стали приезжать на два выходных дня и на более длительное время туристы из Финляндии. Основным двигателем этого специфического туризма была страшная дороговизна водки и другого спиртного в Финляндии – а суровый финн выпить вовсе не дурак, благо и климат располагает. Советские цены на водку и в особенности возможность выменять на нее поношенные рубашки и прочую одежду превращали лежащий всего в нескольких часах езды Ленинград в форменную туристскую мекку для населения Хельсинки и юга Финляндии. Архитектурные красоты и культурные сокровища бывшей столицы империи интересовали их гораздо меньше и воспринимались большинством туристов как неизбежная нагрузка – вроде перловой крупы в советских продуктовых наборах с палкой салями и банкой зеленого горошка. Вообще финны с гораздо большей охотой ездили бы за водкой через залив в еще более близкий Таллин, но туда их не пускали до самой Олимпиады-80, не без основания опасаясь растлевающего буржуазного влияния на родственных по языку и культуре эстонцев.
Была и еще одна причина для поездок финнов в Ленинград: ностальгия по местам, из которых они сами или их родители были изгнаны после Зимней войны 1939/40 года и «войны продолжения» 1941–1944 годов. Привязанность к земле и дому – одна из коренных черт финского национального характера, и вынужденные переселенцы в массе своей тяжело переживали невозможность вернуться к родным очагам или их развалинам или хотя бы навестить их. Ведь могилы предков никто не переносил вглубь Финляндии… Кратковременная поездка в Ленинград давала возможность бывшим жителям Виипури, Терийоки и других попутных мест хотя бы из окна автобуса посмотреть на малую родину. В Выборге и Зеленогорске автобусы делали остановки на час два, и некоторые финны даже пытались на такси съездить за это время к своим бывшим домам. Но местным таксистам было строго настрого запрещено брать таких пассажиров, и они разочарованно топтались возле своих автобусов с надписью Matka («туристский»), а потом нехотя тянулись обедать в интуристовский ресторан.
Вот тут то тепленьких, еще не разобравшихся в обстановке и конъюнктуре финнов и поджидали бомбилы. Борис Гребенщиков в трагедии «В объятиях джинсни» обессмертил ленинградских фарцовщиков, бомбивших турмалайские басы – то есть скупавших все подряд у пассажиров финских автобусов. Бомбилы и их малолетние агенты начинали бомбежку еще на подступах к Ленинграду, во время упомянутых остановок. В Зеленогорске возле автобусов крутились вперемежку с настоящими бомбилами местные мальчишки и подростки, не имевшие отношения к организованной фарцовке, а просто клянчившие у туристов пачку жевательной резинки или шариковую ручку – для собственного употребления или для последующего натурального обмена. Каждый из них знал главное слово финского языка – «пурукуми», то есть жвачка. Лексикон более продвинутых и рисковых ребят включал дополнительные термины: «пайта» (рубашка), «кенки» (туфли) и др. Выпрашивать вдармовую считалось недостойным, да и наблюдавшим издали милиционерам и дружинникам это могло не понравиться. Поэтому туристам предлагался честный обмен на дешевейшие сувениры – трехкопеечные открытки с видами Ленинграда или значки по десять копеек. По неписаному правилу запрещалось предлагать на обмен пионерские и комсомольские значки с изображением Ленина, а также звездочки с военных пилоток и фуражек. По видимому, ребята (или те, кто держал их под наблюдением) боялись, что финские буржуины могут надругаться над святыми для советского человека символами.
Мне тоже очень хотелось поговорить с иностранцами, но заниматься скрытым попрошайничеством было противно, да и жвачка меня нисколько не привлекала. Попробовал пару раз и ничего хорошего в ней не нашел. А шариковыми ручками нам все равно в школе писать запрещали.
Поэтому я, увидев финский автобус на площадке перед зданием школы – там они всегда останавливались, – иногда стоял в сторонке и издали наблюдал за контактами между советской и западной цивилизациями. Как то рядом со мной трое местных ребят обменивались добычей и заспорили о пачке жвачки – какого она вкуса и где изготовлена, от этого зависела ее цена при обмене. Я услышал слово «о ран ге», понял, что написано «Orange», и говорю им: да апельсиновая она. Тогда они продемонстрировали мне пачку и узнали, что она изготовлена в Дании. Переглянулись – и через пять минут притащили целую кучу жвачек, ручек и пакетиков с леденцами: давай-ка переводи. Ну, мне не жалко, перевел что сумел – и был вознагражден ярко-синей шариковой ручкой с какой то заковыристой финской надписью. Так я заработал свой первый в жизни гонорар за перевод с английского. Много их потом еще было…
Разноцветные, поблескивающие лаком и хромом финские автобусы производили на меня, как и на многих других ленинградских детей и взрослых, сильнейшее впечатление. А их пассажиры виделись нам почти инопланетянами – очень похожими на людей, но выглядящими и ведущими себя не так, как мы. Дело было не только в их светлой и яркой одежде, красивых солнечных очках на все лицо и сверкающих фото– и кинокамерах. Все они улыбались, громко разговаривали между собой на непонятном языке, озирались по сторонам с доброжелательным любопытством и казались весьма довольными собой и своей жизнью. Особенно удивительно выглядели пожилые финские женщины, которых я невольно сравнивал со своей бабушкой. Она, в сущности не старая еще женщина, ходила шаркающей старушечьей походкой, одевалась в какие то черные и серые бесформенные платья, уже при покупке имевшие поношенный вид, а уход за своим лицом ограничивала пудрой «Красная Москва». Ее финские сверстницы буквально выпархивали из своего автобуса в светло-голубых и розовых брючках, а их седые кудряшки, белозубые улыбки и румяные щечки излучали оптимизм и намерение еще много лет наслаждаться жизнью. Окружавшие нас советские люди имели такой веселый и счастливый вид только по каким-то особым случаям, вроде первомайской демонстрации, или на фотографиях в газете «Правда».
При взгляде на раскованных, уверенных в себе и держащихся с непринужденным достоинством северных соседей невольно приходило в голову название, услышанное в эрмитажных лекциях по средневековой истории: «свободные граждане». Я стоял у входа в зеленогорский парк культуры, облокотясь на руль потрепанного велосипеда «Кама», смотрел на улыбающихся гостей из близкой, но недоступной страны и думал о том, как бы мне вырасти и тоже стать свободным гражданином. Не в одной же Финляндии они должны быть – ведь мир такой большой, а жизнь только начинается.
/ © Михаил Черейский. Публикуется по http://lib.znate.ru/docs/index-184716.html?page=16 с любезного разрешения автора. Иллюстрации из архива сайта terijoki.spb.ru /
Последние комментарии: