translate to:
translate to:
|
|
Непонятно, как Кианто, выросший среди внутренних озёр и лесов, оказался вдали от моря, в таком сухом сосняке, каким было место его обитания на Перешейке, но для писателя характерно было метание из стороны в сторону, так что речь шла об уходе от прежнего места жительства и ответственности перед семьёй. Кианто провёл год или два своей беспокойной жизни около остановки Канерва в маленькой даче, которую называл «пещера газели». Жилище находилось в стороне от Келломяки. Однажды я зашла туда. Знала, что Кианто [1874-1970] и писатель Эрнст Лампэн [1865-1938] хорошие друзья и предполагала встретить их обоих в «пещере газели», но там не было ни души. Куда могли хозяин и его Сиркка-Лииза (или, может быть, его пассией была на этот раз Эльза) подеваться?
Кианто, по-видимому, хотел, уйдя от мира, ещё раз начать новую жизнь и сделать себе «переливание крови» от более молодой. Пёстрая обстановка Перешейка вряд ли особенно вдохновляла его, и он жил здесь недолго. Его избушка, где каждый камень, даже столбы забора и калитки были испещрены и исписаны афоризмами и изречениями, крайне обветшала. Не знаю, удалось ли писателю продать свой домик перед войною или пришлось его бросить.
Туули Рейонен
Их так много, что они мелькают, будто кадры на плёнке, которая прокручивается в черепной коробке. Нелегко ловить этих разноцветных мух налету. Тогда я жил в купленной у русских дачке, которую окрестил «Пещера газели».
Название это произошло от того, что однажды я послал Эрнсту Лампэну фотографию со склона «Замка Турья», получив которую, Лампэн написал: «Братец, что за редкостную зверушку ты себе завёл? У неё же ножка газели!» Когда же упомянутая потом оказалась на Перешейке, соответственно окрестили и эту дачу. Она была между Келломяки и Куоккала вблизи остановки, называвшейся Канерва. Так я в «пещере» и жил. Нелепое, очень низкое сооружение, рука достаёт до потолка. Пара каморок и кухня, остеклённая веранда. В кухне железная плита. Между коморками не дверь, а лишь красивая занавеска. Зимой, даже если натоплено, утром 6°. Когда не было Сиркки-Лиизы – так звали «газель» - пришлось пригласить служанкой Санельму; девушка спала на плите. Это была очень милая девушка, милая и послушная.
Кстати, тут же мелькает и кадр. Юрий Репин был мне себя от этой девушки и вполне серьёзно сказал мне, что хочет ни более, ни менее, как жениться на ней. У него уже было готово представление об этой жизни. Ходят вместе по лесам, третья – собака. Репин стреляет дичь, девушка следует за своим господином с рюкзаком на спине и несёт всю дичь. Санельма Латтунен – его любимая молодая жена. Что может быть прекраснее!
- Но, мой дорогой друг,- возразил я, - не могу я дать Вам девушку.
- Спроси у неё!- Сказал Репин.
- Спроси сам!
Не мог живописец Репин-младший разговаривать с финской девушкой, ибо говорил он лишь по-русски и по-французски. Но втюрившийся Юрий упрямо требовал, чтобы его обвенчали с Санельмой.
- Для этого нужен священник,- заметил я, - но, поскольку мои предки 300 лет были священниками, я могу попробовать обвенчать, если сама девушка согласится.
Глаза Репина засияли, и мы чокнулись (возможно, брагой). Я пошел на кухню и изложил дело Санельме.
- Согласна ли ты стать невестой живописца?
- Такого чёрного – никогда в жизни! – воскликнула Санельма и в ужасе и злобе выскочила во двор.
- Она не согласна.
Репин вздохнул на всю комнату.
- Как влип – вот беда…
В моей голове сверкнул новый замысел. Девушка нужна лишь для шуточного фотоснимка. Ведь совсем шуточный спектакль, невинный розыгрыш. Зову Санельму с крылечка дачи. Девушка вошла, и я сунул ей в руку две десятки.
- Санельма, ты нужна для фотографии. Сделай букет роз с того куста и приходи сюда.
Не помню, то ли я кого-то заполучил щелкнуть фото, то ли у фотокамеры был автоспуск. Во всяком случае, венчание состоялось в гостиной. Я схватил довольно большой словарь, одел чёрную бархатную куртку и приступил к церемонии. Как вчера помню – Юрий Репин встал рядом со «своей невестой», прислонил голову со своей густой шевелюрой к девушке, которая стояла, изображая счастливую улыбку и держа обеими руками букет цветов на груди. А я читал по ритуалу. Не знаю, задавал ли я эти обычные вопросы: «Я спрашиваю тебя, Юрий Ильич Репин, хочешь ли ты…» и «Я спрашиваю тебя, Санельма Латтунен, хочешь ли ты взять этого негодяя Репина муж…»
При этом щёлкнул фотоаппарат, а Санельма прыснула смехом и, пунцово-красная, выскочила прочь.
Но Репин-младший стоял и улыбался, глаза его сияли.
- Готово!- заявил я, и мы оба подняли чаши.
Потом я убедился, что фотография получилась великолепно и, если память не изменяет, была опубликована в каком-то развлекательном журнале («Котоа я каукаа»?)
У этой забавной истории ещё есть эпилог. Ложное венчание оставалось лишь легкомысленной шалостью, и, когда жених через несколько дней пришёл ко мне, я объяснил ему, что по финским законам ложное венчание должно быть расторгнуто, и лишь тогда оба свободны для новых отношений. Репин был согласен и на это, и подписал заявление на развод, которое я составил. Такая вот история.
Отец и брат Санельмы построили возле моей дачи ладную землянку-сауну, и было большим наслаждением мыться в этой яме.
Однажды Вильё Койо из Выборга с семьёй и гостями заходили в сауну в «Пещере газели». Могли быть сделаны и фотографии. А Эрнст Лампэн никогда в этой норе не мылся, так как едва мог бы пройти в дверь.
Соседями у меня было много русских, которые не вмешивались в политику. Упомяну одного из них, банковского служащего, который ходил на завод простым рабочим и зарабатывал 20 марок в месяц. У него была бойкая и образованная жена, которая пописывала стихи на обёрточной бумаге, и довольно неплохие. Заходил я раз к ним домой в Куоккала, и этот дом свидетельствовал о крайней бедности. Детей у господ не было, но госпожа обожала кошек. Их было аж 17 штук, и у кошек была своя комната, в которую они запрыгивали через окно. Там, естественно, пахло кошками. Каждую неделю госпожа получала посылки с продуктами – для кошек, сама страдая от голода. Это были очень интересные люди.
Один бывший полковник водил грузовик, а жена его вела салон культуры, куда и я иногда заходил. Меня пытались научить танцевать, но я вырвался от симпатичной партнёрши и потянулся в общество мужчин.
Здесь на Перешейке полно каких-то странных типов. Помню одного то ли профессора, то ли пророка, который ел только зёрна из мешка. Знал одну любезную бабушку, которая жила в одном большом помещении со своими козами и козлятами. Знал образованную российскую немку, которая была очень искусна в хиромантии и предсказаниях. Во всяком случае, по линиям руки она могла рассказать, что, например, у меня происходило в жизни. Имел дело я и с российским евреем, торговцем иконами, сидел у него на пирушке, и у меня не было ничего против кого-либо. Купил у него по-дешёвке иконы, граммофон и ещё очень редкостный, сделанный из благородной древесины сундук из аристократических кругов Италии. Купил и какой-то иезуитский кинжал. Имя торговца вертится на языке, но не могу вспомнить. Да, вспомнил – Микко Реппольт.
Конечно, я общался и со своими соотечественниками. Например. с коммерсантом Антти Хирви, который угостил меня домашним вином. Увлекается литературой. Ювелир Миеттинен, у которого жена стопроцентно русская, был моим хорошим знакомым. Однажды мы проводили пасхальную ночь и ездили на лошади в церковь, где усердно целовались. Меня никто не поцеловал (меня и в Москве не целовали – наверное, такое впечатление производил).
Хорошим другом был и аптекарь Антон Сильверберг из Келломяки. Его жена была художник-любитель. Все стены и даже двери были покрыты «произведениями искусства», явно колоритными. По вдохновенности эта госпожа вполне могла бы быть ученицей Ильи Репина, но маэстро даже не знал Сиси, на лице которой было так же много красок, как и на её картинах. У господ была приёмная дочь. Они были очень дружелюбные люди, им я обязан общением с жителями Перешейка.
Белая дача генерала Кивекяса стояла возле железной дороги в лесу со стороны моря. У генерала была своеобразная внешность: улыбчивая детская физиономия, весёлые глазки под седоватыми бровями и мощный длинные усы, сравнимые разве лишь с усами Кюёсти Каллио. Он служил на Дальнем Востоке, командовал «собачьими мордами» и взял на воспитание персидскую девочку, дочь военнопленного, которая теперь была совершеннолетней девушкой и звалась по-фински Ольга Кивекяс. Девушка была брюнетка, отнюдь не красавица, но с живым умом, знающая языки и начитанная. Генеральша, у которой не было детей, также была очень образована; её мать была датчанка, оказавшаяся замужем за русским генералом, она училась в Сорбонском университете и говорила по-французски. Во всяком случае, в семье Кивекясов говорили на пяти языках: русском, французском, немецком, шведском и финском. Наверное, ещё и на дальневосточном английском языке врагов генерала. За столом могла сидеть и типичная русская бабка, которая была чьей-то матерью – генерала и генеральши, наверное, последней. Мадемуазель Ольга занималась персидской вышивкой и давала уроки французского и русского языков финским офицерам на Перешейке. Забавно было сидеть за обеденным столом Кивекясов и ломано бормотать на разных языках вдоль и поперёк стола. Еда была великолепной, была тройная рюмка водки, блюда скорее восточные.
- За здоровье, скол, кипроскис!
Генерал Кивекяс приближался к седьмому десятку, и я захотел было написать его биографию, но старик запротестовал, уверяя, что он сам должен это написать, но не получается, т.к. он говорит быстро, и люди не пишут, говоря, что дед или бабка могут наговорить чего угодно. Очень близкий к народу господин, никакого высокомерия. Люди в глуши Суомуссальми назвали бы его «простым». У меня было много смешных случаев с этим «простым» соседом, который хорошо знал Маннергейма, но я закончу рассказ следующим бытовым воспоминанием.
Однажды и позвонил у двери белой дачи, чтобы пригласить генерала немного прогуляться. Персияночка открыла дверь.
- Дома ли генерал?
- Д-да, конечно, но – не может принять.
- Он болен? – спросил я.
- Не болен – пожалуйста, заходите.
Войдя в знакомую столовую, я услышал шушуканье на кухне, а в следующий момент вбежал генерал и, широко улыбаясь, приветствовал меня.
- Прошу прощения, пардон, мсье, не нюхайте – я поел чеснока.
Тут я впервые ознакомился с пресловутым запахом чеснока.
Генерал Кивекяс тотчас же одел пальто, и мы бодро отправились вдоль железной дороги в сторону Келломяки. Помню, как Кивекяс вежливо приветствовал встречных, но если среди них была женщина, генерал сразу же заходил ниже по ветру, чтобы запах чеснока не попал ей в ноздри. Истинный джентльмен, поведение которого дало и мне случай ознакомиться с упомянутым луковичным растением.
Но хватит прозы, обещаю читателям «Кальтио» в следующий раз рассказать, как благодаря этому генералу я в «Пещере газели» имел дело с дочерью сиамского короля.
В первой половине века, в 1920-х и 1930-х гг. вспоминаю свою поездку на Перешеек в первый раз с моей экономкой Сиркка-Лиизой. Мы остановились в Терийоки и ночевали в каком-то непритязательном доме для приезжих рядом со станцией.
Было прохладное начало лета, сезон ещё не начался. Мы совершали продолжительную прогулку по песчаному берегу, уныло омываемому волнами Финского залива. Унылом было, наверное и наше настроение. В то время я выполнял много письменной работы и читал много литературы. Теперь мы шагали вдоль берега Финского залива и искали укрытия в остававшихся пустыми купальных кабинках – было слишком холодно, чтобы купаться. Мы не знали тут никого. Там виднелись форты Кронштадта, и далеко впереди была военная гавань. А где-то ещё дальше был Питер, город Ленина.
Поэт Микко Уотинен жил на окраине Терийоки. Наверное, от него я узнал, что скоро мы сможем арендовать большую пустующую дачу, в которой мы начали жить и где не было настоящих кроватей, надо было спать на полу. Весна расцветала вокруг нас, появились солнце и зелень, весёлый ручей струился на краю нашего двора, пел соловей, морской берег был неподалёку, и можно было идти купаться по тёплой песчаной дорожке.
Встречных не было. Морская вода была ещё прохладной, но песчаный берег ручья веял теплом, можно было лечь загорать, чему не мешал грохот орудий.
В русских дачах была своя музыка, у меня не было розовых иллюзий насчёт людей, которые здесь жили… пёстрые витражи, красная кружевная башня. Разыгрывалось воображение, цвели яблони, журчал ручей, пел соловей. И мужчина из дальней страны лежал на полу и дымил своей трубкой. Если нам хотелось вымыться, то невдалеке находилась старуха, истинная ведьма, которая топила баню. Баня была столетняя, в любой момент могла рухнуть, но казалась сказочной.
Ещё вспоминается озорная девочка, которая, которая залезала на дерево и не хотела спускаться. Это был ребёнок старухи, сторожившей дачу, существо шаловливое, вроде белочки.
Однажды я получил письмо или телеграмму из Перкъярви, что ко мне отправляют моего сынишку. Произошло недоразумение, так что мальчику пришлось часа два ждать отца на станции, где он внезапно оказался в какой-то комнате на попечении начальника станции. Я крикнул извозчика и велел ехать как можно быстрее. Оказавшись во дворе дачи, пострел «случайно» попал прямо в ручей и сразу освоился. Мальчик сразу нашел себе компанию в этой лазавшей на дерево девочке-белочке, о которой я уже упоминал. Теперь дети возились вместе, и нам было весело от этих летних хлопот. Сезон на взморье начался, граждане со всего миры в пёстрых одеждах мчались на пляж, не надо было смущаться купальниками, можно было свободно сидеть в парке ресторана с бокалом вина или кружкой пива и слушать музыку. Я познакомился с капельмейстером Венескоски, женой которого была моя кузина, дочь Георга Браксена из Оулу – позднее более чем известная «Герда» с радиовещания.
Эрнст Лампэн был особь статья, но поскольку у меня плохая память, упомяну лишь, что он только появлялся в Терийоки. «Исо-Кейсари» проводил лето где-то там, как и я, у него тоже был маленький мальчик, который носил титул своего отца.
Но там, на Перешейке несколько лет жил и мой друг Арви Ярвентаус. Коренным жителем Терийоки был римско-католический прелат монсиньор Адольф Карлинг истинно финский мужчина. Однажды был сделан снимок, где за столиком во дворе дачи сидят лютеранский пастор, римско-католический «иезуит» и я, истинный еретик, нехватает лишь язычника Лампэна. Однажды мы собрались вчетвером и весёлой компанией отправились на летнюю дачу Керсти Бергрот и её тогдашнего мужа Матсона.
Родился в семье пробста 7.5.1874. 1898 - студент, 1898 – канд.фил., 1900- магистр. Учёба языку в России и на Кавказе, писательские, учебные и др. поездки в Швецию, Норвегию, Данию, Германию и Польшу. Учитель обществоведения и редактор «Каяянин лехти»(1904-1906), затем свободный писатель. Публиковал стихи в альбоме «Молодая Финлиндия»(1984), Ууси Кувалехти» (1985) и альбоме «Йоукахайнен» (с 1984), а также отдельные работы: «На ложном пути: повесть»(1896), «Песни гребца: стихи»(1897), «В тихий час: стихи»(1898), «Маргарет: стихи»(1900), «Песни и поэмы»(1900), «Молодые песни из старого запаса: стихи» (1902, в Америке), «С берегов Кианто через Каспий: путевые заметки»(1903), «Из молодого человека: новелла»(1904), «Патриотические поэмы»(1906), «Души летней ночью: повесть»(1907), «Нирвана: роман»(1907), «Святая ненависть: ром.»(1908), «Грешки: новелла»(1909), «Страдание: ром.»(1908), «Красная линия: ром.»(1909), «Святая любовь: ром.»(1910), «Бунтовщик: стихи»(1910), «Терновник: новелла»(1911), «Оскорбитель лесничего: ром.»(1912), «Псалтирь свободно верующих»(1912), «Оленья книга: путевые заметки»(1913), «Зимние поездки на Север: путевые заметки»(1915), «С Двины, лесов Карелии: путевые заметки»(1915), «Книга сказок замка Турья»(1915), «Ездящий писатель: путевые заметки»(1916), «Вечный шум родных берегов: новелла»(1916), «Судьба народа Двины: ром.»(1917), «Супружество: ром.»(1917), «Финляндии – великой, Двине – свободной: путевые заметки»(1918), «Руби вверх!: стихи»(1918), «За Двину: речи и др.»(1919), «Ещё шумят те сосны: воспоминания» (1919), «Дева Двины: ром.»(1920), «Два хороших дела: новелла»(1920), «Старый дом священника: ром.»(1922), «Избранные труды, I-IV»(1923), «Йоосеппи с Берега роз: ром.»(1924), «В автомобиле весёлой поездки погранкоменданта: путевые заметки»(1925), «В нашей милой Финляндии: путевые заметки»(1925), «КХПВ: общественная сатира» (1925), «Егери Халла: спектакль»(1925), «Таинственный уголок»(1925), «Из мест Кухмо: путевые заметки»(1927), «На полях жизни и смерти: военные рассказы»(1928), «Сын священника: мемуары»(1928), «Молодой мастер стиха: мемуары»(1931), «Дочь патрона: ром.»(1933), «Старая дева с почты: ром.»(1935), «Беломорская Карелия – колыбель Калевалы»(1935), «Проклятия лесного писателя: впечатления»(1938), «Московский магистр: впечатления филолога о царских временах в Москве, 1901-1903 гг.»(1946), «Молодой человек в деревнях мира: воспоминания о поездке в Польшу и Чехословакию через Эстонию и Латвию»(1946). Переводы на финский. Произведение переведены на иностранные языки.
Другие материалы об И. Кианто на нашем сайте:
Классик финской литературы Илмари Кианто, его дача в Келломяки и отношения с семьей И. Е. Репина
Последние комментарии: