Н. П. Жаворонкова. Маленькое Тюрисевя большой Карелии. Воспоминания. (10.07.2011)
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.
Впервые воспоминания Н. П. Жаворонковой были размещены на сайте http://www.netslova.ru/teneta/povest/zhavor.htm в неполном виде. В полном объеме публикуются впервые.
Отец Н. П. Жаворонковой П. Г. Галахов поселился в Тюрисевя сразу после женитьбы. Жену звали Мария, её родители старейшие жители Тюрисевя Наталья Михайловна и Иван Николаевич (фамилия не известна). П. Г. Галахов работал в Государственной Думе младшим стенографом и каждый день ездил на работу в Петербург. Он был талантливым человеком, имел различные изобретения. За одно из них - особо стойкий состав асфальта, купленный государством, он получил большие деньги и перед самой революцией купил дом в Петербурге. После революции семья вернулась в Тюрисевя к родителям жены.
Потом П. Г. Галахов ушёл из семьи и, спустя какое-то время, уехал в СССР вместе с женщиной - цыганкой. Присылал каждый месяц деньги, звал дочерей Зою и Нину к себе в Москву.
Эти записи - не фантазия, а рассказ о подлинных, встреченных на моем пути людях, случаях и переживаниях.
Быть может, не все происходило именно так, не все лица описаны точно. Время застилает память, загружая ее новыми впечатлениями, но все же картина моего детства остается реальной.
Первая мировая война и повлиявшее на всю мировую историю событие - русская революция 1917 года не доходили до моего детского ума, поэтому почти все воспоминания относятся к Финляндии. До того времени - отрывки, то яркие, то неясные, полузабытые.
Я, Нина, и моя сестра Зоя родились в Тюрисевя, где и папа поселился после женитьбы на маме. Он ездил каждый день на поезде в Петербург, работая в Думе младшим стенографом.
Раз, когда мама провожала его, из вагона вышел мужчина с черной бородкой, поцеловал маме руку и сказал: "Жаль, я увожу от Вас мужа".
- Михаил Владимирович Родзянко, - представил его папа.
То был известный политик, председатель Думы.
Папину работу очень ценили, награждали медалями царского времени: "За труд" и "За прилежание".
Он - исключительно талантливый человек. У него восемь изобретений: особые электрические лампочки, держащие тепло кирпичи, трамбовальная машина и другие. А за какой-то стойкий состав асфальта для покрытия дорог, купленный государством, папа получил большие деньги и на них приобрел шестиэтажный каменный дом на Можайской улице. И мы переехали в Петербург совсем незадолго до революции.
Мне - четыре года, Зоя на три с половиной года старше...
Открываем дверь с улицы, входим в светлый подъезд. Справа - широкая лестница с резными чугунными перилами. Слева из-за столика навстречу поднимается наш швейцар, очень приветливый бодрый старичок с чистыми седыми волосами и бородой, расчесанной на обе стороны. Он с достоинством кланяется папе: "Все в порядке, сударь".
Поднимаемся на четвертый этаж. Там, дома, тепло, светло и как-то сразу охватывает чувство уюта, покоя, надежности.
В папином кабинете, прямо против двери - дубовый большой рабочий стол с креслом, направо, по всей стене - шкафы с книгами, книг более трех тысяч. Слева - изразцовый камин, рядом диван.
Конечно, не существует на свете ребенка, который в отсутствие взрослых не попрыгал бы на кожаном диване - так восхитительно он поскрипывает, подается под ногами, подбрасывает, и мы чувствуем себя резвыми мячиками.
Часто когда папа работает или раскладывает пасьянс, мы на этом диване разглядываем книги с рисунками.
Запомнился неуклюжий, покрытый только шкурой человек с дубинкой. На конце ее утолщение, точно такое, как на бабушкиной скалке, которой она разминает горячую картошку. Но это уже позже, в Финляндии.
Человек очень похож на обезьяну. Папа говорит, что люди были такими в самом начале их существования.
Наверное, в наших с Зоей головах проносились мысли, которые так хорошо выразил мой внучек Леша, просмотрев программу о каменном веке по телевизору. Он, глядя на меня своими голубыми круглыми глазами с длиннющими черными ресницами, полный удивления, спросил: "Бабушка, значит, и ты, когда родилась, была обезьяной?"
Любимая комната мамы - гостиная. Помню светлую мебель с шелковой обивкой цветочками, массу фарфоровых безделушек, коробочек, балерин, пастушек. Миниатюры - маркизы в изящном поклоне склоняются перед своими возлюбленными. Занавеси золотисто-желтые создают иллюзию солнечного света. Мама так любит все красивое.
В другой большой комнате - рояль. На полированной черной крышке - фаянсовая, с рельефным рисунком ваза. В ней - сплошь покрытый шапками цветов куст гортензии.
Мы следим, как постепенно меняют его цветы окраску. Из белого в лилово-розовый, под конец - в зеленый.
Стены покрыты гобеленами. На одном - женщины и мужчины в восточном танце. У них неулыбчивые лица, развевающиеся складки одежд. У женщин широкие юбки, повязки на волосах. Мужчины в тюрбанах, высокие чулки, штаны до колен. Они держат кривые сабли над головой. Но как ни стараюсь представить себе, что они танцуют, не могу - так мертвы, безжизненны их позы.
Зато другой гобелен долго, по-иному жил в моем сердце. На нем - прекрасная древняя башня Пизы, которую я полюбила и уже в детстве решила увидеть живой.
Много-много лет спустя, проезжая с мужем Николаем по Италии, не могла не заглянуть хоть на несколько часов в Пизу. Приехали почти ночью, и усталого я сразу потащила его к башне.
С широкого бульвара по берегу реки Арно свернули в узенькую улочку. По обеим сторонам - дачи с низкими заборчиками, окруженные заросшими садами. Сумрак. Тишина.
И вдруг все стало так похоже на жизнь в книгах Тургенева. Словно живут в тех домах провинциальные девушки со своими фантазиями и переживаниями и, мечтая, не спят по ночам. Даже природа на миг показалась русской.
Поворот налево - и неожиданно, сразу, так близко она, башня моего детства, склонившаяся, но стройная, белая, мраморная моя башня, озаренная голубоватым таинственным светом... И все, как я воображала. И величественный собор с баутизарием, и теплый ветер, и влюбленные в легких платьях - красивые, как бабочки, итальянские девчонки со своими Джованни и Винченцо, которым давно пора спать, а они нежничают в этом праздничном ни солнечном, ни лунном свете.
Тут же - типичные туристические лавочки, открытые так поздно.
Я очарована черным мраморным быком, его агатовыми глазами.
Он стоит с живым наклоном головы, закинув хвост набок - весь сила, гнев и напряжение. Гордый бык корриды. Лир у нас мало. Пожилая женщина, хозяйка, не хочет брать немецких денег, как ни уговаривает ее взрослый сын.
Рано утром уезжаем, все же успели бы забежать сюда, но Николай боится, что в поезде надо приплачивать "суплементо" за билет и уговаривает меня забыть это чудо. Смиряюсь. А в поезде оказалось - приплачивать ничего не надо, и мы позавтракали
в вагоне-ресторане как раз на ту сумму, что стоил бык. Я шутила: "Мы съели целого быка за завтраком". Но было жаль потерянного полюбившегося мне сказочного животного.
Много лет спустя снова встретилась с Башней, но видела ее издалека, из окна вагона, и вновь так захотелось вернуться к ней...
Окна нашей детской выходят во двор. Напротив живет мальчик Ясик.
Ранняя весна. Высунувшись из своего окошка, Ясик кричит нам, что его папа вернулся с юга и бросает вниз ромашки, темно-синие васильки, иван-чай. Няня Таня мигом сбегает во двор, и вот вся эта прелесть у нас в комнате.
Помню девочку Катю, некрасивую толстушку. Мы с Зоей у нее в гостях. Это богатый дом. Катя сидит верхом на деревянной лошади и развивает невероятный аллюр. Грохот, крик. Остальные игрушки на полу. Мне не нравится эта игра, и я рада, что нам пора домой.
Все няни до Няни Тани у нас особенные - мама выбирает только красивых. Когда приходят гости, говорит заранее: "Поглядите на нашу няню," - и зовет, - "Няня, покажите гостям детей".
До няни Тани помню смутно высокую блондинку с холодными глазами, которая никогда не занимает нас и больше похожа на принцессу. Правда, она не ужилась в нашей семье. Быть может, ей не нравилась строгая официальность, ведь мама была гордячкой и не было сомнений, кто в доме госпожа.
А наша последняя няня Таня совсем другая - маленькая, кругленькая, черненькая, молодая, всей душой с нами в играх и проказах. Мы каждый день ходим гулять в городской сад. Недалеко от сада - высокая белая церковь и длинная лестница вверх к ней, тоже белая-белая, из мрамора. Внизу - густые кусты лиловой сирени в полном цвету. Солнце. Ветер. Ветки качаются, и мне кажется, что сирень тихонько поет. То ли доносятся птичьи голоса, то ли жужжание пчел...
Раз на последней ступени церковной лестницы сидела старушка с протянутой рукой.
Она выглядела темным комочком. Длинная юбка прикрывала ноги, толстый серый платок надвинут на низко опущенную голову, лица не видно. Рука, худая и тонкая, напоминала опрокинутую куриную лапку без когтей.
Няня Таня дала ей денежку. Старушка не пошевелилась. Чуть отойдя, вздохнув, няня Таня снова, порывшись в кармане, достала деньгу побольше и положила в протянутую руку.
Женщина подняла голову и посмотрела на нас. Она оказалась совсем молодой с огромными светло-голубыми, прозрачными, как вода в озере, глазами. В них отражались тоска, покорность, стыд, мольба.
У меня задрожало что-то в середине груди, стало больно и горько, как никогда прежде. Я сразу заболела теми страдальческими глазами, они невыносимо долго мучили меня. Было ли это пробуждение совести, ответственности, долга...
"Не пошла ведь по улицам, а сидит здесь на жаре" - сказала няня Таня.
Наш дом был совсем близко. Там, в моей копилке лежали ненужные мне монетки, но я не сообразила, взяв их, вернуться к той, так задевшей мое сердце, женщине. Только синеглазая кукла, которую не замечала раньше, стала любимее всех других.
И эта встреча, как и все незаконченное, недоговоренное в жизни, была неповторима...
Однажды гуляя с няней Таней, мы заметили, как хорошенький мальчик в коротких штанишках скакал на палке с лошадиной головой. Рядом с ним шел пожилой тощий господин с бритой головой, в пенсне. Мальчик наткнулся на угол тротуара и упал. Тощий господин подскочил к нему, схватил одной рукой за ухо, другой - за воротник курточки. Мальчик не заплакал и, вырываясь, намеревался укусить руку очкастого, но тот, заметив это, ударил его по лицу.
Няня Таня вскипела. "Не смейте, оставьте его," - закричала она, - "Так нельзя!" Но очкастый, крепко держа за руку мальчика, пошел спешными шагами прочь. Вскоре они вошли в подъезд ближайшего дома, и мы за ними.
Не успела няня Таня позвонить в закрывшуюся дверь, как она мгновенно отворилась. На пороге стояла приятного вида дама в длинном светлом пальто и шляпке, за ней - очкастый, а мальчик выглядывал из соседней комнаты.
"Это Ваш сын, он бьет его," - скороговоркой смущенно залепетала няня Таня. Женщина повернулась к тощему господину, что-то спросила на незнакомом нам языке, но тот отстранил ее и, злобно глядя на нас, сказал: "Не понимай, не знай". Дверь громко захлопнулась.
От оскорбленной гордости няня Таня, вся красная, с мокрыми глазами, возмущенно бормотала: "Не понимай, не знай, негодяй, негодяй!" Получились забавные стишки, и мы с Зоей, смеясь, шагая маршем, нараспев так долго повторяли их, что, наконец, рассмешили и няню Таню.
"Не рассказывайте дома," - предупредила она, но мы это уже поняли сами. И так же поняли своим незрелым умом, что няня Таня - справедлива и никогда никому не позволит нас обидеть.
Тот же городской сад. Зима. Мы катаемся с горки на санках. Помню девочку в голубой круглой шапочке. Я никого не видела красивее ее, и все пристаю: "Девочка, девочка, как тебя звать?" Ее зовут Надей. По дороге домой - знакомая лавочка игрушек. Среди разложенных на витрине барабанщиков, кукол, нашитых на папку вилочек и ножичков стоит изумительная тонкая чашечка с бледным рисунком нежной лилии на поникшем стебле. Я могла смотреть на нее долго-долго, пока не промерзали ноги, и няня Таня почти насильно уводила нас домой.
Конечно, это была просто игрушечная чашечка, и только детское воображение рисовало ее такой волшебной...
И почему-то я не догадалась попросить маму купить ее мне.
Как-то раз - звонок у парадного входа. Папа открывает дверь: "Что угодно?" - он вопросительно смотрит на молоденького солдатика. И вдруг лицо его расплывается в улыбке: "Ах ты, проказница!" - он раскидывает руки, чтобы не пропустить солдатика в дверь. Тот, согнувшись, протискивается в прихожую, а оттуда - в столовую. Папа бегает за ним вокруг обеденного стола. В игру включается мама и мы с Зоей, поняв, что солдатик - это няня Таня, надевшая форму брата, пришедшего в отпуск.
А через короткое время, обнимаясь, безутешно плакали втроем, прощаясь, чтобы никогда больше не встретиться... Мы уезжали в Финляндию, а няня Таня, боясь одна оставаться в городе, возвращалась в свою деревню.
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.