Н. П. Жаворонкова. Маленькое Тюрисевя большой Карелии. Воспоминания. (10.07.2011)
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.
Впервые воспоминания Н. П. Жаворонковой были размещены на сайте http://www.netslova.ru/teneta/povest/zhavor.htm в неполном виде. В полном объеме публикуются впервые.
Отец Н. П. Жаворонковой П. Г. Галахов поселился в Тюрисевя сразу после женитьбы. Жену звали Мария, её родители старейшие жители Тюрисевя Наталья Михайловна и Иван Николаевич (фамилия не известна). П. Г. Галахов работал в Государственной Думе младшим стенографом и каждый день ездил на работу в Петербург. Он был талантливым человеком, имел различные изобретения. За одно из них - особо стойкий состав асфальта, купленный государством, он получил большие деньги и перед самой революцией купил дом в Петербурге. После революции семья вернулась в Тюрисевя к родителям жены.
Потом П. Г. Галахов ушёл из семьи и, спустя какое-то время, уехал в СССР вместе с женщиной - цыганкой. Присылал каждый месяц деньги, звал дочерей Зою и Нину к себе в Москву.
В России - революция 1917 года. Беспокойно и страшно в Петербурге с двумя такими малютками, да и бабушка Наталья зовет и зовет в Финляндию.
Зоя вспоминает, как у моста русско-финской границы, до которого, по-видимому, с конечной станции в России шли пешком, папа сказал сначала русскому, потом финскому пограничнику: "Пропустите детей с матерью, в Финляндии семья". И оба солдата пропустили.
Папа, прощаясь, крепко обнимает нас, целует. У мамы на глазах слезы. "Не надо, Маруся," - говорит папа и гладит маму по щеке. При виде маминых слез у меня дрожат губы, и, замечая это, папа щекочет мне шею своими коротенькими жесткими усами: "Скоро увидимся, скоро увидимся."
Я помню себя очень хорошо уже в поезде. Мне нравится почти пустой полутемный вагон с чистыми большими окнами. Нравятся лакированные деревянные скамейки с высокими спинками, соединяющимися полукруглой линией с сиденьями. Нравится, что вдоль скамьи и спинок коричневые, натурального дерева, полосы сменяют светлые, и скамья не кажется однотонной.
И вот мы уже в Финляндии. С железнодорожной станции Райяйоки едем к бабушке Наталье. Вечер. Поезд бодро бежит в сумерки. Лохматые ветки сосен кивают за окном, гнутся от ветра березки. Лес переходит в перелески, поля покрыты снегом.
В Карелии почти каждый год ранняя многоснежная зима. В маленьких деревянных домиках радостно светятся окошки, в темных - будто живет печаль.
Поезд часто останавливается на станциях и полустанках.
После остановок снова проходит кондуктор; поглядывая на нашу красивую маму, объявляет названия станций: Оллила, Куоккала, Келломяки, Териоки. Я, усталая, положила голову маме на колени.
Колеса гортанно и четко повторяют мою любимую присказку, любимую от того, что эта первая, запомнившаяся наизусть: Идет коза рогатая за малыми ребятами, бодай, бодай, бодай!
Так приговаривал папа, прищурив глаза, приближаясь с двумя расставленными пальцами на вытянутой руке.
И заранее становилось щекотно, смешно и боязно - куда боднет рогатая, в грудку, в животик, в бок?
"Проснись, - теребит меня Зоя, - Приехали."
Поезд, засвистев, натужно и громко остановился.
Тюрисевя - совсем небольшая станция. Раньше поезда из Хельсинки и Выборга здесь не останавливались. Дедушка Иван Николаевич, муж бабушки Натальи, когда Тюрисевя стало дачным местечком, построил у железной дороги будочку и нанял женщину - финку, которая выходила навстречу поезду с сигнальным флажком - зеленым, когда путь свободен, и красным, если кто-то уезжал или приезжал на этот полустанок. Теперь это небольшое здание - вокзал.
Выходим на освещенный перрон. Там уже ждет посланный за нами крестьянин-финн. Едем в санях. Темнеет. Резвая лошадка бежит крупной рысью. Перед глазами белая, нескончаемая, блестящая колея. Кругом высокие сугробы. Покачивается узкий возок на неровной дороге. Мама сидит посередине, мы с Зоей - прижавшись к ней. Она обнимает нас, чтобы не упали.
После станционного света хмурый лес кажется немного пугающим. Дальше начинается поселок. Справа и слева сады, мелькают огоньки домов. В них люди, которых я пока не знаю, с которыми прожила и дружила в течение всего детства и юности до семнадцати лет.
Тюрисевя - ничем не примечательная деревня, но там было мое первое вступление в сознательность, первая жизненная школа, и я бережно храню все воспоминания о ней.
На развилке пяти дорог - дом моей крестной матери Марии Андреевны. В доме с грохотом распахивается дверь, и из него выбегает женщина в наспех накинутом пальто, без шапки. Она кричит, машет рукой; другой - держит также полуодетую девчонку. Девочка не успевает бежать и волочится по дороге. Это моя крестная и ее дочка Галя, увидевшие нас из окна.
Крестьянин не останавливает лошади, бабушка живет всего за два шага.
Так мама возвращается в дом своего детства.
Почти каждое утро просыпаемся от треска расщепляемых лучинок в кухне. Это соседка Анна или, как мы зовем ее, Аннушка, так забавно говорящая по-русски, растапливает плиту и начинает топить печи в комнатах.
В Тюрисевя нет электрической сети, нет водопровода, и отопление - только печами из просто художественно исполненных цветных изразцов. Бабушка не хочет иметь постоянной прислуги, чужого человека в доме. По ее словам, не хочет быть больной, никчемной старухой и ведет все хозяйство сама, и Аннушка помогает только в том, что бабушке не под силу.
Бабушка Наталья и сейчас двигается по кухне, достает посуду, тихонько гремит ножами и вилками. От этих знакомых звуков вмиг тебя охватывает чувство теплоты, прочности, незыблемой долговечности жизненного устоя - так было и так будет всегда.
Бабушка - высокая, красивая, полная женщина. От ревматизма у нее не поднимаются ноги и при ходьбе она волочит их по полу, раскачиваясь сама, как пароход в бурную погоду. Она носит прическу по старинке, закручивая косу на затылке; юбки до полу и, большей частью, очень уютные ситцевые или бархатные кофты, к которым так приятно прижиматься щекой.
Каждый вечер мы усаживаемся с ней вдвоем у круглой печки - она спиной, я рядом. Бабушка вяжет белое кружево тонким-претонким крючком. Глаза у нее до старости зоркие и слух отличный.
И начинается время сказок. Она рассказывает ровным спокойным голосом, и все сказки эти я знаю наизусть. Мне нравится расчесывать ее волосы, спадающие серым плавным водопадом на спину. Как-то раз, испробовав все модели, мне пришла гениальная мысль. Как просто из длинных волос сделать короткую, похожую на стриженную прическу: собрав волосы в одну толстую прядь, я быстро вкрутила частую гребенку от кончиков волос до головы.
Бабушка тряхнулась, охнула и закричала жалобным голосом: "Мама, мама, иди скорей!" Мама, встревоженная, вбежала в комнату, тоже охнула и, бросив на меня убийственный взгляд, попробовала вытащить гребенку, но та стойко держалась, не двигаясь ни в бок, ни вниз.
Бабушка Наталья в смятении, чуть не плача, причитала: "Не хочу на старости лет ходить модной, не дам срезать косы".
И мама терпеливо весь вечер освобождала бедную голову, ломая гребенку и срезая упрямые волоски.
Бабушка боится черных слов и приходит в ужас от хулы на Бога, зато любит браниться. Бранится она виртуозно, совсем не сердито, особенными своими выражениями: хоть кол на голове теши, несчастное творенье, адовень (что значит негодяй), живодер. Последнее относилось к крестьянам, которые били лошадей.
Перед нашим домом, на дороге - невысокая горка, и если воз тяжел и крестьянин стегает лошадь, все мы под предводительством бабушки выбегаем на улицу, и бабушка, сделав страшные глаза, грозным голосом кричит: "Ах живодер, ах изверг, в рай просишься, а заживо в ад лезешь!" На что крестьянин обычно, хотя и не понимал всех тонкостей русского наречия, снимал шапку - бабушка была старейшей, уважаемой жительницей Тюрисевя - и бросал кнут.
Кажется, он потихоньку смеялся, отворачивая голову. Я иногда использовала бабушкины слова, чтобы подразнить ее. Если она посылала Зою на кухню за вареньем, не успевала Зоя выйти из комнаты, как я кричала: "Несчастное творенье, неси скорей варенье!" Или звала кур, бросая им зерна: "Типа, кура-шельма, дура".
На все это бабушка не обращала или не хотела обращать внимания. Она знала всякие мудреные дела. Если кто-то покончил жизнь самоубийством, православный священник по церковному закону не может молиться за его душу. Но "глас Божий вызвонит из ада душу грешного". Говорится о вкладе на колокол. Это значит, что звонарь вызвонит заупокойную. Иными словами, надо пожертвовать в церковную казну сколько-то денег.
Неверующих она жалела. Вообще, с Богом у нее были свои счеты. Если Он не слышал ее молений - и Бог на всех не угодит. Слово "боярин" произносила болярин - от слова болеть, заботиться.
Дни недели делились на легкие и тяжелые. Легкие - вторник, суббота; тяжелые - понедельник и пятница.
Самым уютным моментом в укладе нашей жизни были вечерние чаепития. Вся семья собиралась за столом; иногда приходили соседи, и почти всегда наш двоюродный брат Ванюша. Бабушка пекла в то трудное революционное время булочки из серой муки сепик - сепики, которые Ваня называл песики.
Ярко горит керосиновая большая лампа под белым фарфоровым абажуром, подвешенная над столом к потолку. Разговор не умолкает. Дети перебивают взрослых и друг друга. Бабушка негодует, как тут говорить, когда не дадут рта отворить. Но все ее слова били как в стену горох.
О горохе у бабушки Натальи, выросшей в деревне, были свои понятия. Она уверяла, что мимо горохового поля никто не пройдет, не поев сладких стручков. В правоте чего мы убедились, когда раз наш сосед насадил такое поле.
Пшеницу надо сеять, когда зацветет черемуха. Сей овес, когда босая нога на пашне не зябнет. А матушка-рожь кормит всех дураков сплошь. В деревнях России пекли обетные пироги - подавать странникам и нищим.
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.