Н. П. Жаворонкова. Маленькое Тюрисевя большой Карелии. Воспоминания. (10.07.2011)
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.
Впервые воспоминания Н. П. Жаворонковой были размещены на сайте http://www.netslova.ru/teneta/povest/zhavor.htm в неполном виде. В полном объеме публикуются впервые.
Отец Н. П. Жаворонковой П. Г. Галахов поселился в Тюрисевя сразу после женитьбы. Жену звали Мария, её родители старейшие жители Тюрисевя Наталья Михайловна и Иван Николаевич (фамилия не известна). П. Г. Галахов работал в Государственной Думе младшим стенографом и каждый день ездил на работу в Петербург. Он был талантливым человеком, имел различные изобретения. За одно из них - особо стойкий состав асфальта, купленный государством, он получил большие деньги и перед самой революцией купил дом в Петербурге. После революции семья вернулась в Тюрисевя к родителям жены.
Потом П. Г. Галахов ушёл из семьи и, спустя какое-то время, уехал в СССР вместе с женщиной - цыганкой. Присылал каждый месяц деньги, звал дочерей Зою и Нину к себе в Москву.
Самое мое первое ясное воспоминание - эта голубая дача за красивым забором.
Очень жаркий день. Мерный шум морских волн. Сразу слева от калитки - собачья будка. В ней живет любимый Орел. На берегу - горячий песок. Зоя и я одни, только Орелка лежит рядом, тяжело дышит, высунув розовый язык.
Мама, всегда такая осторожная - не дай Бог, что случится! - так доверяет этому псу, что оставляет его с нами сторожем. Играем у самой воды, и лишь только заходим по колено в море, Орелка, будто бы спящий, раскрыв прищуренные глаза, мигом вскакивает и тащит за штанишки на берег.
На том же участке - колодец с круглым валиком над ним, на котором накручена толстая кольцевая цепь с ведром. Когда берут воду, цепь раскручивается, и ведро с грохотом летит вниз. Меня притягивает эта колодезная бездна, но крышка высоко и до нее нам не дотянуться.
Иногда папа приходит на помощь. Он открывает крышку, приподнимает меня. Заглядываю в сырую холодную темноту, и вдруг стенки колодца исчезают...
Там, далеко-далеко в глубине пропасти живет злющая колдунья, стережет заколдованную Царевну-лягушку. Где? Где же, где? Идет ли смелый освободитель? Так увлекательно и страшно...
"Ну, хватит!" - совсем не сказочным голосом говорит папа и ставит меня на землю. Так жаль окончившихся видений, и радостно, что кругом все зелено, ярко, что нет никакой опасной старой колдуньи-ведьмы.
Потом зима. Неширокая дорожка в саду. Кругом чисто белые сугробы. Орел впряжен в санки. Зоя сидит сзади и придерживает меня обеими руками. Орелка ходит медленно, с достоинством, а мне хочется, чтобы он побежал быстро-быстро, скинул нас с санок в мягкий снег... Но это воспитанная собака, и такие глупости не приходят ей в голову.
В конце лета Орел загрустил, заболел, не шел в будку - в ней осы свили гнездо. Позже лежал, не двигаясь, но этого я не помню, его вспоминаю всегда живым, послушным и бодрым.
Этим летом мы приглашены к тете Рае на дачу.
Тетя Рая, или Раечка, была, по-моему мнению, самой обворожительной женщиной на свете. И таковой осталась для меня на всю жизнь... Она была красива какой-то необычной красотой, даже не красотой, а обаятельностью.
В ее очень темных, то странно туманных, то загорающихся необыкновенно ярко глазах, в милой улыбке, в голосе было что-то притягивающее, завораживающее.
Мама говорила, что папа находил у Раечки коровьи глаза. А что может быть нежней томных спокойных коровьих глаз...
Мама и Раечка познакомились, когда им было по восемнадцать лет и дружили до конца своих дней. Раечка почти всегда болела. Если не было мигрени, простуды, начиналось что-либо вроде цинги, а когда уж ничто не болело, она ухитрялась попасть в автомобильную катастрофу.
Если я помню правильно, тогда я была совсем маленькой, ее муж, Стась, воевал с немцами. На смешных картинках в журналах у немцев были черные, высокие, как котлы, каски, огромные сапожищи. Они удирали, широко раскрыв рты, громадными шагами. А русские солдатики в складных гимнастерках, улыбчиво глядели им вслед, держа в руках звучные гармони.
Дача, куда мы приехали, принадлежала матери Стася - маленькой тихой старушке, всегда в сером платье, худенькой и доброй. Сад был прекрасен, со множеством цветов и деревьев. В разговорах часто употреблялось имя этого загадочного Стася, которого ждали в отпуск.
За садом шумели леса. Раз, отправляя нас с Зоей и серенькой старушкой за грибами, мама сказала: "У вас глазки молодые, не хватайте у нее грибы из под носа".
Я сразу представила себе, как эта старушка бредет по лесу, держа на вытянутых вперед руках серебряный поднос с витыми ручками, на котором у нас дома стоял самовар, и удивленно спросила: "Отчего же она берет поднос, когда все собирают в корзинки?" Мама засмеялась, вот какие хитрости встречаются в русском языке!
Мы ходим по маленькому, поросшему мелкими деревьями и кустарником лесочку, не заходя в большой лес, где растут боровики, красные и другие благородные грибы. Старушка учит, что с растениями и грибами надо разговаривать ласкательно. Потому-то и цветут у нее на окошке цветы в разноцветных горшках круглый год. И для грибов есть свои присказки.
Грибок, грибок, высунь свой лобок или Скок-поскок молодой грибок, по тропинке пошел, сыроежечку нашел.
Жарко. Душно. Все замерло, затихло. Но вот, прямо на нас, ниже самых низких облаков, из-за вершин потемневших елей и сосен выползает огромная, бурая, косматая, как ведьма, туча. Березки, стряхнув оцепенение, вздохнув, зашумели, зашелестели, отмахивались всеми своими гибкими ветвями, стараясь отогнать тучу. Но она неумолимо растекалась по небу, заслоняя весь белый свет, пока не раскололась ярым ударом.
Молнии бесились в небе, ветер извивался, кидая волосы на глаза, юбки прилипали к коленям. Дождь упал сразу - не каплями, а длинными волнистыми струями, мечущимися то в одну, то в другую сторону, переплетающимися между собой. В момент он захлестнул нас с головы до ног.
Держась за серенькую старушку, мы, спотыкаясь, ринулись к дому. Вдруг видим - издалека, размахивая руками, прыгая через кочки, разбивая в брызги опавшие листья, приближается к нам странный мокрый великан.
Подойдя, не говоря ни слова, он схватил меня на руки и побежал из леса. Серенькая старушка, вскрикнув щемящим голосом, рванулась ему вслед, но великан шагал быстро, прижимая меня к груди, укрывая тужуркой и макинтошем. Я не испугалась, было так тепло и уютно. Он улыбался и, сжимая детскую корзиночку с хлюпающими грибами, я улыбалась ему в ответ.
Великан бежал неутомимо к дому, где встревоженная мама приняла меня в свои объятия, а он вернулся в лес за Зоей. Глупый, неосторожный Стась! Неожиданно приехав в отпуск, думая пошутить, не сказал матери, кто он, и не успев узнать его, она подумала, что ребенка украли.
Иногда вечерами у Стася собирались гости. На столе стояли бутылки с вином. Эти молодые, здоровые мужчины бодро разговаривали, смеялись, вспоминая что-то общее, пережитое, и пели. Песни были веселые, грустные, военные. От одной из них - "Налей, налей, товарищ, заздравную чашу, кто знает, что с нами случится впереди" - у меня тосковало сердце.
Казалось, что та заздравная чаша вроде большой красной лампады у бабушкиной иконы, и пьют они из нее по очереди что-то горькое-прегорькое, как лекарство, и что они, поющие, уже знают, что их сразу убьют, как только вернутся на войну. И, жалея, я потихоньку плакала в кроватке тайно и неслышно.
Еще одно тревожное воспоминание осталось об этом доме... Жаркий-жаркий день. Буйно разросшийся сад. Над цветами кружатся целые стаи пчел. Воздух дрожит от их жужжания. Я, замирая от страха, иду по широкой аллее.
По обеим сторонам - дико цветущие кусты жасмина выше человеческого роста сплетают ветви над головой. Мне жутко. Я знаю, что в конце этого душистого полумрака я непременно оглянусь и встречу в окне верхнего этажа беспокойные глаза на худом, бледном лице человека.
Он жестами зовет меня подойти, что-то говорит неразборчиво, быстро, порой улыбается, чаще, молча, задумчиво, смотрит вдаль. Он неустанно живет в моем детском воображении. Я чувствую его грусть, жалею и боюсь его. Нас не пускают на второй этаж, говоря, что дядя - болен. Его комната запирается на ключ. Не знаю, кто был тот человек, о нем позже никто никогда не вспоминал.
Нина Петровна Жаворонкова-Галахова родилась в Тюрисевя в 1912 году. Живёт в Финляндии. Фотография сделана 27 декабря 1997-го года.