Терийокские старости
|
Содержание: |
"Нива", №15, 1899 г. Письмо И. Е. Репина "По адресу Мира Искусства".
В середине 1890-х годов И. Е. Репин познакомился с А. Н. Бенуа, который уже обдумывал планы создания нового объединения живописцев. Оно постепенно формировалось во второй половине 1890-х г. и получило название «Мир искусства». С 1898 г. стал выходить журнал с тем же названием. Новое объединение почти с самого начала противопоставило себя «старому» искусству, олицетворявшемуся передвижниками. Считалось, что эти «псевдо-реалисты», как их называли, навязывали обществу некую единственную «истинную действительность», морализируя при этом на примерах сценок из жизни народа: сюжеты бедной деревенской жизни, изб, лаптей и дерюг были основными сюжетами поздних передвижников. Кроме того, отвергались традиционные техники и формы академической живописи.
В середине января 1899 г. И. Е. Репин, открытый для всего нового, дал согласие на вхождение в редколлегию «Мира искусства», но вскоре пересмотрел свое отношение к объединению. Поводом послужила все нарастающая критика передвижников и Академии художеств, которую назвали «школой безвкусицы». «Последней каплей» стало предложение анонимного автора, опубликованное в «Мире искусства», о необходимости изъятия части полотен представителей академической школы из музея Императора Александра III (Русского музея).
И. Е. Репин объявил о своем окончательном решении выхода из состава редколлегии «Мира искусства» в письме, опубликованном в «Ниве». Он дал достаточно резкую оценку некоторым представителям этого объединения, указывая на то, что они рвут преемственную связь с русским искусством, а по сути отвергают само его существование. В письме, больше напоминающем стенограмму живой речи Репина, досталось и современным европейским художникам, которых мирискусники взяли за образцы (Моне, Дега): импульсивный Репин здесь «рубил сплеча». В то же время, он отметил важнейшую проблему, которая всегда стояла перед художниками: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Появление менеджеров, которые «раскручивают» тех или иных художников; толпа, падкая на рекламу и скандалы, трагедия неоцененного художника и сами критерии оценки – все это очень ярко обозначилось в художественной жизни начала ХХ века и прекрасно знакомо нашим современникам.
"Нива", №15, 1899 г. По адресу Мира Искусства. Письмо в редакцию.
Хотя редакция Мира искусства после выходок против В. Верещагина, В. Маковского и др., и напечатала, по моему настоянию, заметку, что сотрудники журнала (Мир искусства) «отнюдь не считаются принадлежащими к составу редакции, а потому ответственность за ведение как литературной, так и художественной части на них лежать не может», однако, после новых назойливых выходок ее в том же роде, я решил вторично бесповоротно устраниться от всякого участия в журнале Мир искусства, о чем и заявляю.
Никогда я не соглашусь с мнением редакции, что находящиеся в музее Александра III картины: «Всемирный потоп» Айвазовского, «Иоанн на Патмосе» Моллера, «Мученики в Колизее» Флавицкого, «Иоанн Грозный над пожаром Москвы» Плешанова, «Григорий Великий» В. П. Верещагина, «Василиса Мелентьева» Седова, «Колядки» Трутовского, «Жиды-контрабандисты» Риццони и др. перечисленные редакцией картины следует считать «вещами постыдными, компрометирующими национальное творчество». И что «подобные произведения, лишенные даже исторического значения (?), из нашего национального музея должны быть немедленно (!!!) убраны» (как предписывает редакция кому-то).
Далее, по поводу копирования, по выражению редакции, «того художественного хлама, который ежедневно копируется в наших музеях», перечисляются, «как самые дурные, пошлые вещи, которые, как чума, распространяются по России, заражая невежественную публику», - следующие №№: знаменитая «Нимфа» Нефа, №218, «Бог Саваоф» Рейтерна, №282, №113 Галкина, №264 Сейтгофа, №152 Клевера, №98 Венига, №153 Риццони, №№2, 5, 8 Айвазовского, «Василиса Мелентьева» Седова, «Головка мальчика», №299 Харламова и др.
Особенно неприятно поразил меня отзыв журнала о знаменитом историческом художнике, польском, Матейке: на стр. 77 8-го № Игорь Грабарь, сообщая о больших полотнах Матейка на венской выставке, называет их «безжизненными сухими громадами, без признака художественного темперамента (!), без искры какого бы то ни было увлечения, кроме патриотического»… «все это когда-то считалось искусством», - изумляется Грабарь. Очевидно, он слеп, чтобы видеть весь потрясающий трагизм этих исторических картин и незабываемую пластику фигур и лиц, первостепенных, по своей характерности и форме, которыми полны все картины Матейка.
Все, кому близки интересы искусства, удивлены претензией на ту роль, которую желает играть этот художественный журнал. К Академии художеств он относится свысока, вышучивая ее деятельность. Музею Александра III он предписывает, как подчиненному, убрать из зал то, что редакции не нравится. Вкусы русской публики он берет под свою опеку, запрещая ей иметь копии по своему выбору.
Он мнит, кажется, что носит в себе миссию международного законодателя в искусстве и блюстителя вкусов. Устраняя интернациональные выставки, он приглашает художников по своему выбору и у этих избранников выбирает произведения, только отвечающие направлению и вкусам журнала. Это направление – декадентство, в буквальном значении. Его идеал – атавизм в искусстве. Дилетантизм ставится в принцип школы. Бездарный Леон-Фредерик был представлен на последней международной выставке в подавляющем количестве, как образчик современной школы рисовальщика. При одном воспоминании об его распухлых, ка в спиртовых банках, точно мертвых, младенцах, при его неумении рисовать и писать – тошнит. А между тем все это бесчисленное количество упражнений этого глуповатого любителя, назойливо отравлявшего всю выставку, уже приобретено нашими меценатами в назидание русской школе.
Впрочем, они не считают его гением. Их гений – финн Гален. Это – образчик одичалости художника. Его идеи – бред сумасшедшего, его искусство близко к каракулям дикаря.
В скульптуре их гений – Роден. Статуи Бальзака, как и статуя Евы, бывшая у нас на французской выставке, близки уже к каменным бабам, украшавшим скифские могилы на юге России. Это направление породило уже миллионы подражателей во всех родах искусства. Пейзажисты – Моне, Розье и многое множество рабов нового поветрия. Анктен, Кондор и т. п. развязные дилетанты почувствовали почву для анархии в искусстве и делают себе карьеру. Все молодые финляндцы, а наши Алекс. Бенуа, К. Сомов, Малютин и др. недоучки с благоговением изучают манеры этих бойцов за невежество в искусстве и надеются на славу в потомстве. Их враги – академии. Традиции, знания, логические наблюдения законов форм и колорита природы, клеймятся ими как самый большой порок в искусстве. Они признают за собой право начать искусство снова и заполнить им весь мир, уничтожив все «академическое». Им необходимо прежде всего, свергнуть авторитет академического образования в искусстве и поставить на его место дилетантизм. Биржевая цена – вот чем теперь определяются достоинства художественного произведения. Картинный торговцы должны заменить профессоров: им известны потребности и вкусы покупателей. Они создают славу художникам. Они теперь всемогущие творцы славы художников, от них теперь всецело зависит в Европе имя и благосостояние живописцев. Пресса, великая сила, тоже в их руках. Интерес к художественному произведению зависит от биржевой игры на него. Возбудить ажиотаж к картинке и нажить состояние – вот тайна современного успеха художественного произведения. Без гения, без божка, конечно, им нельзя обойтись. Еще недавно состоял таковым скромный посредственный Пювис-де-Шаван. Он умер. Нужен новый, такой же безобидный, не поддающийся положительному определению. Художник, мало оцененный, по своей малозначительности, вещи которого за бесценок приобретены давно всемогущим ловким торговцем Дюран Рюэлем, Дегас, полуслепой художник, доживающий в бедности свою жизнь – вот теперь божок живописи. Внимайте, языцы!
Сбить с толку любителей, отуманить покупателей, внушить им неведомые тайны разной наглой мазни и возбудить биржевой ажиотаж на незначительные картинки своего избранника – вот интрига ловкого лавочника. И еще так недавно русская публика видела посредственные картинки Дегаса и была ошеломлена ценами. За 40.000 р. продавались «Жокеи» (картинке красная цена 400 руб.) Дюран-Рюэлю уже предлагали американцы 100.000 фр. (есть телеграмма из Америки). Русские господа-любители предлагали 25.000 р. – не отдал (факт). И возьмет 40.000 р. Только бы побольше говорили. Разыграется повторение истории с картиной «Анжелюз», ушедшей было в Америку за 550.000 фр., но, к счастью для Франции, вернувшейся в Париж за 600.000 фр. А ведь это посредственная картина.
Стоимость высокого гениального искусства, работавшего над совершенством форм, уже понижена (его не имеется в руках торговцев). Мейсонье, Фортуни можно купить теперь далеко ниже стоимости. И всему этому верят идеально и свято. Наши меценаты, дилетанты и просветители вкусов – благородные люди. Они так обожают Париж, так стараются быть в курсе его художественных вопросов и не отстать от его вкусов… Святая простота!
Молодые художники с упованием мечтают о будущей славе от мага-волшебника Дюран-Рюэля. Просветители, как католики от папы, получают от него санкции пропагандировать его вкусы и комментировать стоимость и значение принадлежащих ему chef d’oeuvres’ов. Необходимо очищать музеи от старого хлама. Место дилетантскому декадентству! Преклонение перед авторитетом картинной лавки!
Падать ниц перед вкусами ловкой рекламы и свято исполнять ее предписания!
Эх, господа, господа… Где же ваша индивидуальность! – Ни крошки патриотизма. Быть рабами ловкого ажиотажа! Вам льстят пройдохи, надувалы, они гипнотизируют ваши благородные лучшие чувства в пользу своего кармана. Вы принимаете за чистую монету их шаблонные комплименты и стараетесь быть достойными их предначертаний в достижении интриги, которой вы не подозреваете… Поскорей, поскорей забросать грязью все свое, все уничтожить, оставить только рабские подражания последней моде, установленной в Rue la Peletier.
Г. Грабарь кичится тем, что уразумел сумеречный тон Вистлера – все долой, что не в сумеречном тоне! Молодой человек с образованием, с энергией, много видавший, и такая узость, такая ограниченность! Посягать на Матейка!
Торопитесь, господа, не трудно предсказать, что не пройдет и 10 лет, как ваша хваленая декадентщина и ваш невежественный дилетантизм, развившись – очень естественно, как все плевелы и сорные травы, до самопожирающих размеров – так опошлится, так опротивеет, что все любители, сдвинув плечами и покачав головами, скажут: - «и это называлось еще так недавно искусством» А Матейко все будет стоять колоссом, и его национальная стоимость даже никогда не соприкоснется с оценкой картинной лавки. А ваши плевки пигмеев даже не достигнут подножия его пьедестала.
Да, очевидно, вы загипнотизированы, ослеплены и лезете на стену. Если бы вставить «Нимфу» Нефа в картину Пювис-де-Шавана, вы бы растаяли от похвал и удовольствия. Молодого Иоанна Грозного из картины Плешанова вы бы превознесли на весь мир, если бы увидели его на холсте Де-ла-Круа. Нет у вас никакого чувства уважения к таким почтенным сединам самобытного таланта, каким всегда был Айвазовский. Если бы вашему невменяемому рамолисменту в живописи Моне, вечно танцующему от печки желтеньких и лиловеньких бессмысленных тоников, удалось хотя однажды достичь такого общего впечатления картины, каким проникнут «Потоп» Айвазовского, вы бы подняли его на щитах и раструбили бы на весь мир. А это наверное случилось бы только тогда, если бы картины Айвазовского скопились, как собственность, у Дюран-Рюэля.
Попробуйте выкинуть у французов Энгра, у немцев Овербека! Они не стыдятся этих художников, историческое значение за ними прочно установлено. А у нашего Моллера одна пьяная вакханка в его картине «Иоанн на Патмосе», перетянет на весах много их картин.
В каждой из перечисленных вами картин найдутся достоинства и особенности, имеющие значение в росте нашей школы; не говоря уже о таком талантливом художнике, как Трутовский, «Колядки» которого так характерны и так свежи, и даже так в духе нынешних картинок общего впечатления, что ваше посягательство на нее, даже с вашей точки зрения на искусство не понятно: в ней нет и признака академизма.
Пусть это художники второстепенные. Да ведь есть же теперь любители второстепенных голландцев, напр., А. И. Сомов, получающие субсидии от Эрмитажа, чтобы ездить в Голландию и пополнять и без того уже переполненный у нас, первостепенными голландцами, отдел голландской живописи. Как же это нам уничтожать своих второстепенных художников?
В ваших мудрствованиях об искусстве вы игнорируете русское, вы не признаете существования русской школы. Вы не знаете ее, как чужаки России. То ли дело, болтать за европейцами: Давид, Делакруа, Бодлер, Зола, Рёскин, Вистлер; вечно пережевываете вы европейскую жвачку, достаточно устаревшую там и мало, кому интересную у нас. А, сказать правду, выставки ваши поддерживаются все же такими художниками, как: Серов, Рябушкин, Эдельфельд, Головин, Давыдов, Поленов и др., вовсе не имеющими острого характера упадка, вроде бедного калеки-уродца К. Сомова, которого вы ставите во главе движения вашей школы. Я же знаю этого способного юношу и понять не могу его притворства в напускании на себя такой детской глупости в красках, как его зеленая травка, такого идиотизма, как сцены его композиций с маленькими выломанными уродцами, лилипутами.
Недавно еще в одном доме я увидел на стене картинки с вашей выставки и невольно покраснел, и скорей отвел глаза. Что висит на выставке курьезов – забавно; но повесить эти кричащие чудачества в жилых помещениях! Одна картинка целый год висела у них верхом вниз. Автор увидел, обиделся; перевесили – все те же пятна и так же никто не понимает, что изображено художником. Но вкусы бывают разные. Я знаю еще квартиру, наполненную произведениями художницы. Не знаешь, куда девать глаза от этой мазни дилетантки; а весь дом в восторге и, как птицы, в продолжение всего визита, поют гимны созданиям доморощенного гения. Ликование омрачается только воспоминанием горьких обид и жалоб на варварство среды: на выставки не принимали этих chef d’oeuvres’ов.
Можно подумать – не делаюсь ли я врагом нового направления в искусстве вообще? – Никогда. Я знаю, каких сил требует поступательное движение во всякой сфере человеческих стремлений, и выше всего ценю это свойство человека. Знаю, что молодежи оно более свойственно и легче дается. И я восхищаюсь безмерно всяким своеобразным талантом. И в новом движении «декадентства» появляются иногда перлы самобытности художественной, как например, у Бёклина, Стука, Климша, даже у наших: Е. Д. Поленовой, Головина, если бы они не портили себя избитой манерой вывесочных афиш. Но я ненавижу эти кичливые притязания посредственностей, их шарлатанский апломб кагала и фанатичную нетерпимость к тому, что не в приходе их секты.
И в Мире искусства я высоко ставлю энергию г. Дягилева, его уменье хлопотать, ездить далеко за экспонатами, улаживать с собственниками художественных произведений. На это не многие способны. Нельзя не дорожить этим образованным молодым человеком, так полюбившим искусство. Но не верится даже, что человек с таким светским лоском, с таким разносторонним интересом ко всякого рода искусствам (пению, музыке), что этот же самый элегантный аристократ переносит в живописи такие безобразия, как Леон Фредерик, Гален, такие жалкие уродства, как К. Сомов, Анктен, Кондор и др., и пропускает такие вульгарные выходки, как приведенные мною выше в журнале Мир искусства, которому нельзя отказать во внешнем интересе.
30 марта.
И. Репин.
/ © Публикация terijoki.spb.ru, 25.10.2021 г. Материал подготовила Е. Травина. /
1. 2022-03-28 15:43:43 Евгений ()
Хорошая статья. Вкусы народа российского давно калечились псевдоискусствоведами...Прививались любовь к пошлости...и преуспели же они в этом. Хорошо что не до конца